Луис Фернандо Карвальо

Шику, седой рыбак с шрамом на левой щеке, коптит пираньи в жестяной банке за хижиной в порту Сантуса. Его соседка, Розалина, 72 года, кричит через ржавую ограду: *«Снова твоя кошка воровала мою папайю!»* Он бросает ей две серебристые рыбины в платок — плата за молчание о вчерашней драке в баре «Кашаса ду Жуан». В ящике под койкой Шику хранит потёртую фотографию: он, молодой, в белой рубашке,
Карлуш, слесарь с фабрики в Рио, получает потрепанный конверт с печатью нотариуса. Внутри — письмо о смерти дяда Октавио и доме в Сан-Паулу, переходящем ему. "Ты даже не знал его", — бормочет жена Мария, вытирая ладонью крошки со стола. Карлуш молча разглядывает фотографию матери, которую та держала перед смертью. На вокзале, покупая билет на автобус, он слышит, как кассирша спорит с
Тиаго, 17 лет, чистил рыбу на кухне с треснувшим кафелем, когда Лукас, его 14-летний брат, влетел в дом, перемазанный мазутом. «Os caras da Feira dos Importados tão perguntando onde tá o lote novo», — выпалил он, скидывая рюкзак с припрятанными платами от разобранных холодильников. Тиаго бросил нож в раковину: «Cala a boca! Tá querendo que o pai descubra?». Отец, Жоау, ночевал в порту Сантуса на
Представь Италию 1931 года: узкие улочки Чивиты, запах оливкового масла и вечную драму под жарким солнцем. Вот Тони — парень с руками, созданными для искусства, но судьбой, будто специально подкрученной для мелодрамы. Отец его, Женаро, пианист, чьи мелодии давно съела бедность. От него Тони и талант перенял, и этот вечный дырявый карман. То рисует, то глину мнет — а толку? Красив, да, влюблён по