Вина: до 7 дней (2024)

Вина, засучив рукава школьной формы, перебирала коробки в сарае деда. Между ржавыми серпами и связками сушеного перца она вытащила потрепанный дневник с вмятиной от пули на обложке. «*1943. Сегодня привезли еще троих. Говорят, проклятие активируется через семь дней после вскрытия могилы...*» — прошептала она, вытирая пальцем пятно от плесени. За спиной хлопнула дверь: Раден, ее младший брат, замер на пороге с ведром удобрений. «Опять в дедовом хламе копошишься? Мать кричать будет — рисовое поле само не прополет», — бросил он, но Вина уже неслась через огороды к соседке Ибу Суриати, у которой на веранде сушились пучки имбиря. «*Кто нашел, тот и следующий*», — старуха постучала костяшками по дате в дневге, и у Вины похолодели ладони: ровно неделя оставалась до годовщины расстрела деда.

В три ночи Ади, ее одноклассник, светил фонариком в щель полуразрушенного склада у реки. «Ты уверена, что это не галлюцинации от недосыпа?» — спросил он, подбирая обломки керамической таблички с выцарапанным именем «Сурья». Вина молча показала фото в телефоне: те же иероглифы светились у нее на предплечье, как шрам от ожога. На рынке Джокьякарты, толкаясь между лотками с дурианом, они выменяли у слепого торговца амулет из черного дерева — тот треснул, едва Ибу Суриати окропила его святой водой. «*Не поможет*», — фыркнула старуха, разливая чай с гвоздикой, когда Вина в слезах принесла рассыпавшийся оберег. В последнюю ночь Раден, перепачканный сажей, ворвался в комнату: «Сарай горит! Ты что, обезумела?» — но она стояла у окна, сжимая пустой переплет дневника, и наблюдала, как в пламени гнутся стальные прутья решетки.