На дне (1957)

В старом квартале Осаки, за закопченной забегаловкой «Цуки», ютились обитатели полуразрушенного общежития. Синтаро, бывший докер с шрамом через левую бровь, каждое утро выменивал пачку сигарет у разносчика Тоши на порцию холодного риса. «Опять мисо без водорослей? — ворчала вдова Каеко, разбирая чужое белье в цинковом тазу. — В прошлый раз хоть тофу подкинули». На втором этаже, под треснувшим окном, 17-летняя Фумико мастерила заколки из проволоки, прислушиваясь к спорам соседей о забастовке на судостроительном заводе.

Вечером 12 ноября Харуто, слесарь-алкоголик, нашел под лестницей окровавленный кисет с серебряными монетами. «Эй, старик, это твоих рук дело? — загородил ему выход Такеши в рваном хаори. — Думаешь, если ноги не гнутся, то и совесть тоже?» К утру монеты исчезли, а в комнате Фумико пахло жженым сахаром — девчонка пыталась переплавить украденный медный подсвечник. Синтаро, заметив следы сажи на её запястье, молча сунул ей в руку вяленого кальмара: «Завтра к Тоши иди. Скажешь, я велел».