Насыпь (1970)

Знаешь, представляешь: Латвия, война, а где-то у железной дороги — два партизана в засаде. Андрей, раненный, весь бледный, как мел, а его напарник Суровый (ну и кличка, да? Видимо, характер — огонь) — зубы сжимает, думает, как бы им этот проклятый эшелон под отрыв пустить. А тут, как на грех, местные латыши — семья Озолсов — с косами подкатывают. Типа, траву косить, как будто вокруг не рвутся снаряды! Вот ведь ирония: партизанам помощь нужна срочно, а тут мирные люди, дети, наверное... Суровый-то, вижу, в душе метается — просить их или нет. Сам-то Андрей уже еле стоит, кровь сочится — я вообще удивляюсь, как он до сих пор живой. И ведь эти Озолсы — обычные селяне, не солдаты. Война их, как и всех, выдернула из жизни, а тут ещё чужие с риском смертельным... Представляешь эту сцену? Тишина, только кузнечики стрекочут, солнце печёт, а в воздухе — напряжение, будто искры летают. Кто они друг другу? Враги? Союзники? Страшно же: одно неверное слово — и всех накрыло бы. Интересно, о чём тогда думала мать из той семьи? Может, молилась, чтобы дети не втянулись, чтобы муж не полез на рожон... А партизаны-то — свои жизни на кон, да и чужие, выходит, тоже. В общем, история про то, как война людей в немыслимые ситуации загоняет. Тут не до формальностей — выживать бы. Но что-то ведь заставило этих латышей остановиться. Может, глаза Андрея, полные боли? Или тон Сурового, где за грубостью — отчаяние? Кино, наверное, как раз про эти моменты, где даже в аду находится место чему-то человеческому...