Наш ребенок (2018)

В Берлине, в хрущевке с трещинами на подокзальной площади, семья Шульц — мать Лена, библиотекарь с привычкой заклеивать книги скотчем, отец Томас, инженер-теплоэнергетик, и их восьмилетняя дочь Клара — обнаруживает, что девочка разговаривает с «невидимой бабушкой» на ломаном русском. Клара, никогда не учившая язык, рисует мелом на асфальте дом с печкой и кричит по утрам: *«Я не надену это платье, оно пахнет дымом!»* Лена находит в шкафу старую фотографию своей матери, эмигрировавшей из Новосибирска в 90-х, с подписью кириллицей: *«Прости за сожженные письма»*. Томас, отрицая мистику, связывает проделки дочери с соседкой-украинкой, которая продает на рынке вяленую рыбу.

Семья едет в заброшенный дом в Тюрингии, где Клара начинает копать землю под яблоней, бормоча: *«Здесь спрятаны кости, но они не злые»*. Лена находит в сарае коробку с детскими валенками и письмами на немецком от неизвестного солдата Вермахта, адресованных «Анечке». Сосед-пенсионер, бывший учитель истории, признается за рюмкой шнапса: *«Ваша мать приходила сюда в 45-м — искала того, кто стрелял в ее сестру у колодца»*. Клара исчезает на рассвете; ее находят спящей в полуразрушенной часовне с куклой в платке, сшитой из обрезков шинели. Томас, осматривая подвал, натыкается на замурованную дверь с выцарапанными датами: *1946… 1991…*