Воук, обладающий даром, который другие назвали бы проклятием, не может смириться с утратой близкого друга, погибшего жестокой смертью. Ослеплённый ненавистью и жаждой мести, он обращается к запретной чёрной магии, решив, что только она способна дать ответы и отомстить его врагам. Но каждый новый шаг на этом тёмном пути уводит его всё глубже в мир, где линии между добром и злом стираются, а магия
Амина, медсестра из клиники в районе Икеджа, заметила странные пропажи пациентов после процедур. В холодильнике с лекарствами она нашла флаконы с поддельными этикетками, а в кабинете главврача услышала обрывки разговора: «Если спросят про Адекунле — говорите, выписали». Ее подруга Чиди, репортер местной газеты, связала это с новым проектом застройки трущоб, который лоббировал депутат Бабатунде.
В Лагосе Амина, местная художница, копалаcь в дедовском сундуке, заваленном потрескавшимися рамами и пачками писем на йоруба. Под слоем пыли нашла холст с изображением женщины в синем головном уборе — лицо стерто, но на обороте пятно, похожее на кровь, и надпись: *"Они знают про гавань"*. Через два дня ей позвонил Томас, куратор из лондонской галереи Tate Modern, срывающимся голосом:
В Лагосе Амина, 28 лет, водит мопед по утрам, развозя горячий *агбо* (кукурузную кашу) клиентам из района Икеджа. На рынке Алаби она сталкивается с Джеймсом, 32-летним афроамериканским фотографом, который снимает выцветшие вывески лавок. «Ты снимаешь грязь вместо людей?» — смеётся Амина, поправляя *геле* (платок) на голове. Джеймс показывает ей кадр старухи, торгующей сушёной рыбой: «Вот человек
Чиди, 19 лет, торгует подержанными телефонами на рынке Ошоди в Лагосе, но каждую пятницу садится на раздолбанный автобус до деревни Икаре, где его мать, Ннека, варит суп из бамии в дымной хижине. «Почему ты не остаешься?» — спрашивает она, вытирая ладонью пот со лба. Он молчит, зная, что нефтяная компания через месяц снесет дом из-за разлива в реке Огун. Его младшая сестра, Фунми, кашляет по
Алехандро Мендоса, 19 лет, копается в двигателе старого «шевроле» в гараже отца на окраине Лос-Анджелеса. Руки в масляных пятнах, радио хрипит испанскими балладами. Отец, Карлос, вбрасывает фразу: *«Если к пятнице не соберем 15 тысяч, банк заберет мастерскую»*. По вечерам Алехандро развозит пиццы на скутере, сворачивая в переулки, чтобы избежать полицейских проверок. В баре «Эль Пасо» его друг
Чиди, парень с рынка Балале в Икедже, копался в груде ржавых труб за лавкой тети Нкем, искал потерянный нож для резки ямса. Вместо лезвия вытащил из грязи статуэтку вроде тех, что продают туристам у моста Третьего мая, но тяжелее. Лицо у фигурки было стерто, а на животе — трещина, из которой сочилась липкая смола. "Эй, Амина, глянь — она не из меди… Золотая, что ли?" — крикнул он
Чиди, 23 года, приехал из Энугу к двоюродной сестре Амаке в квартиру на окраине Икеджи. Ему нужна была работа: дядя Фестус пообещал «устроить в нефтяную контору», но вместо этого заставил таскать ящики с контрабандными телефонами на рынке Computer Village. «Ты думал, доллары с неба упадут?» — хрипел Фестус, разминая жвачку, когда Чиди попытался уйти. Амака, парикмахерша с выцветшими дредами,
Чиди, парень с шрамом над бровью, каждое утро пробирался через лабиринт лагосских трущоб к ларьку, где продавал старые аккумуляторы. Его сестра Амина, с лицом, всегда испачканным углем от готовки *суя*, однажды нашла в коробке из-под бананов потрепанный дневник с печатью военной академии 1970-х. «*Этот город сожрет нас, как крыс*», — пробормотал Чиди, перелистывая страницы с картами, где